LEFT SIDEBAR PAGE

Небо, звезды и рахманинов Хотя знали, ждали, были готовы (болезнь беспощадна!), трудно писать о том, что случилось: не стало Евгения Васильевича Малинина, замечательного пианиста, педагога, человека. Не стало, — значит, не поднимется больше в свой 45-й класс, не откроет крышку рояля, не сядет в кресло, которое так любил: выученную программу всегда слушал в кресле, а детали дорабатывал, подсаживаясь к роялю, на котором играли мы, ученики. Иногда вставал, прохаживался по классу, высокий, стройный, рано начавший седеть. Иногда останавливался у окна и подолгу смотрел на старую Москву, блестевшие после дождя крыши, золоченые маковки церквей. Иногда выходил к консерваторскому лифту покурить, а там наверняка поджидали те, кто не решался потревожить его в классе, во время занятий, но так жаждал увидеть, чтобы о чем-то спросить, поделиться своими сомнениями или просто переброситься парой слов. И тогда начинались особые консерваторские разговоры, непонятные для непосвященных: о моцартовской педали, о польском rubato в Шопене. А подчас от музыки протягивались таинственные ниточки к живописи, которую Евгений Васильевич любил и прекрасно знал, особенно испанцев, Гойю, Пикассо. А когда проходил с учениками «февраль» из «Времен года» Чайковского или «Петрушку» Стравинского, непременно вспоминал «Масленицу» Кустодиева. Я впервые услышал игру Евгения Малинина еще двенадцатилетним мальчишкой Я жил тогда в Сочи, куда маэстро приехал на гастроли. И вот помню: ночное небо, звезды, открытая сцена летнего театра в парке имени Фрунзе, пюпитры оркестрантов, дирижер во фраке, с тонкой спицей, поднятая крышка рояля, и Евгений Васильевич играет Второй концерт Рахманинова. Я был ошеломлен. Мне хотелось плакать от восторга и непередаваемой радости. Небо, звезды и Рахманинов: впечатление осталось на всю жизнь, на все последующие годы — впечатление от чегото значительного, величественного, эпического, проникновенного. А как Евгений Васильевич играл сонату си минор и Мефистовальс Листа, с каким романтическим пафосом, с какой виртуозной свободой — не передать.